«Ваше место в Сибири» Упаковали вещи, договорились с шофером, который ехал в Валдай за товаром, чтобы он отвёз нас. Благополучно устроились на новой квартире. Я пошел в паспортный стол прописаться. Женщина в мундире посмотрела паспорта и заявила: «Вас не пропишут в Валдае, ваше место в Сибири. Через двадцать четыре часа вас не должно быть здесь!» На вопрос, почему нас не пропишут, она ответила: «Не положено!» Я просил дополнительного пояснения, но она крикнула: «Я вам сказала, вас не пропишут!»
Никакого объяснения, почему нас не прописывают. В чём дело? Куда мы пойдём? Свои последние сбережения потратили на переезд. Когда мы выписывались из Демянска, никто не предупредил нас. На выписных листках видно было, куда мы переселяемся. Что делать? Я пришел домой с тяжёлым сердцем, даже подумал: «Может, придется ехать в Соликамск? Там пропишут, там есть работа». Эта мысль все-таки страшила меня. Я не представлял, как бы мог жить там, где всё напоминало о пережитых страданиях.
Следующим утром я снова пошел в паспортный стол и старался объяснить причину нашего переезда, прося разрешения на приём к начальнику паспортного стола. Женщина рассердилась и угрожала послать милиционеров выселить нас и посадить на поезд. Я попытался пройти к начальнику без разрешения, но дежурный преградил дорогу.
Положение было безвыходным. Вечером собрались семьёй на молитву, прося Божьей помощи. После молитвы я почувствовал, что должен написать заявление и пояснить сложившуюся обстановку.
Утром снова направился в паспортный стол. Войдя в дом, заметил, что дежурного милиционера не было. Я быстро поднялся на второй этаж, где находился кабинет начальника, и постучал в дверь. Он хотел сразу отослать меня, но я попросил пару минут его внимания. Слушая моё объяснение, начальник смягчился и сказал, что понимает меня, но не может помочь. Из Москвы издан указ не прописывать репатриированных ингерманландцев, у кого в паспорте статья 38. Ингерманландцы сбежали с мест, где им назначено было жить, в Эстонию, но они должны покинуть Эстонию и переселиться в Сибирь. Теперь же они стараются вернуться в места, куда их привезли из Финляндии. Ингерманландцы нарушили приказ правительства и поэтому издан указ, запрещающий прописывать их. Я понял, в чем дело, и сказал, что наша семья не нарушила приказа.
— Да, но в ваших паспортах статья 38, я не могу дать разрешения на прописку. Помолчав, он добавил: «Напишите заявление начальнику Управления внутренних дел Новгородской области и объясните положение. Может, получите разрешение, до тех пор можете оставаться в Валдае». Я вынул из кармана мною уже написанное заявление и протянул начальнику. Через две недели пришел ответ — нам разрешили остаться.
Мы еще раз встретились с той злой женщиной. Взглянув на протянутые мною паспорта, она закричала: «Сколько раз вам надо повторять, что вас не пропишут! Вы опять здесь!» Она швырнула паспорта так, что те упали на пол. Я поднял их и сказал: «Это паспорта Советского Союза, их не бросают, посмотрите, там разрешение из областного отделения внутренних дел». Я снова протянул паспорта и разрешение. Женщина прочла бумагу, не сказав ни слова, взяла паспорта. Так мы стали жителями Валдая.
Жизнь в Валдае
Город Валдай располагается на берегу одноимённого озера. Посередине озера простирается в семь километров длиной Рябиновый остров. Среди зелени выступает белый Иверский монастырь, построенный в XVII веке. После войны в Валдае жило восемнадцать тысяч человек. За островом на противоположном берегу озера был правительственный дом отдыха. От войны город пострадал мало — там не было большой промышленности. Маленькие швейные и стропильные мастерские давали работу женщинам, столярные и ремонтные мастерские — мужчинам.
Наша семья жила рукоделием. Покупали шерсть. Анна карзила, Мария пряла, Лина вязала носки, варежки, шарфы, кофточки, свитера. Русские умели вязать крючком и строчить, но только некоторые умели вязать спицами.
В конце лета 1948 года я уехал в Эстонию в Садала повидаться с братом и провёл там три недели, обшивая хозяев хуторов. Они платили маслом и шпиком, которые я привёз домой.
Здоровье улучшилось, я сшил несколько костюмов и пальто в Валдае. Весть о хорошем портном быстро разнеслась, люди приходили с заказами. За работу платили деньгами и продуктами. В продуктах мы нуждались, поскольку многие товары выдавались по карточкам. Хлеб выдавался без карточек, но, чтобы получить его, надо было вставать в пять утра и занимать очередь.
Через два-три года мы купили дом, конфискованный у православного священника, на деньги проданного в Тихковицах дома. Последние жильцы запустили его, но, отремонтировав, мы получили удобное жильё с четырьмя комнатами и кухней. Бывшую прихожую превратили в «швейную мастерскую».
В первые послевоенные годы власти не обращали большого внимания на то, чем люди зарабатывали себе на пропитание. Позднее к этому стали относиться строже. Мы боялись, что нас могут оштрафовать и наказать и стали искать подходящую работу. Найти работу было нелегко из-за плохого здоровья и судимости. Лина была репатриирована и к тому же плохо владела русским языком.
В Валдае была основана артель инвалидов, куда на работу брали только инвалидов. Там работали портные, сапожники, часовщики, столяры, седельщики, кузнецы, электрики, парикмахеры и прочие. Я был инвалидом третьей группы и просился на работу в швейную мастерскую. Меня взяли, статья 39 (имевший судимость) в моём паспорте не была для них проблемой. Узнав, что я разбираюсь в сапожничесгве и механике и справляюсь с работами электрика, люди стали приходить за советом и помощью.
Разнеслась весть, что в лагере я руководил швейной фабрикой. Некоторые подходили и говорили: «Ты мог бы быть нашим руководителем, дела шли бы лучше». Заведующим был пьющий человек, он не вникал в текущие вопросы, рабочие неоднократно жаловались на него в областной центр инвалидов.
Без моего ведома рабочие написали письмо туда, требуя заменить заведующего. Они организовали общее собрание с присутствием новгородского представителя и выбрали меня заведующим, хотя я финн и осуждённый. Большинство голосовали за меня, но были и против. После собрания ко мне подошёл один сапожник и спросил: «Как, по-твоему, это правильно, что коммунистами руководит фашист? Что враг народа командует над честными людьми?» Я ответил, что я не стремлюсь на эту должность, я не сделал ничего, чтобы меня выбрали, спроси у тех, кто выбирал.
Жена его работала в швейной мастерской и горячо отстаивала мою кандидатуру. Слышал, что в семье у них были «сражения» из-за меня.
Вскоре меня вызвали в горком партии. По мнению секретаря горкома, я, как не партийный, да ещё осуждённый по статье 58, не могу быть заведующим артели. Я ответил, что не стремился на эту должность и выбран рабочими. Он обещал проконсультироваться в областном комитете партии. Через какое-то время снова собрали общее собрание работников. На месте был представитель из обкома партии. Он объяснил народу, что из-за своего прошлого и беспартийности я не гожусь в руководители. Его слова вызвали недовольство рабочих, они стали активно, даже агрессивно, выступать. Для большинства моё прошлое не играло никакой роли, они хотели заведующего, кто бы хорошо организовал работу.
Провели новое голосование, только пять человек были против, а в артели работало более двухсот.
Я остался заведующим. Производительность артели стала расти, начали шить детскую одежду, открыли свой магазин, где продавали свою продукцию, открыли валяльный цех и расширили обслуживающий сектор.
Моё здоровье стабилизировалось. Хотя каверна не зарастала, но при повторных исследованиях мокроты палочек туберкулёза не находили. Я не был опасным для окружающих.
Дважды меня направляли в противотуберкулёзный санаторий. Первый раз был на Украине в Черкассах, второй раз в Крыму в Симеизе. Двухмесячные санаторные лечения подкрепили общее состояние здоровья. Я окреп физически и духовно. В обоих местах я познакомился с местными верующими. У нас были хорошие беседы, разбор Слова и молитвы. Исполнились слова: «Кто напоит других, тот и сам напоен будет» (Притчи 11:25).
У Лины тиреотоксикоз
Лина работала в больнице, Мария и Анна занимались рукоделием, а летом работали в огороде и в саду. Жизнь вошла в нормальную колею.
Зимой 1953 года Лина стала быстро худеть, через пару месяцев её глаза выпучились, а руки дрожали. Поставили диагноз — гиперфункция щитовидной железы, тиреотоксикоз. Её госпитализировали, давали лекарства, но состояние не улучшилось. После двух месяцев лечения, её выписали, мне врач сказал, что болезнь Лины не поддается лечению.
Лина выглядела как скелет, кожа бронзовая, руки дрожали так сильно, что она не могла удержать ложки, к тому же её беспокоило постоянное сердцебиение. Я был очень озабочен за неё и дочку, которая училась в средней школе. Кто поможет ей получить образование, если мы оба больные и можем умереть?
Мы многократно молились за Лину, но ощутимого улучшения не было. Однажды к нам зашла знакомая русская женщина. Услышав о болезни Лины, она посоветовала лечение мёдом. Мёд начинали принимать с одной столовой ложки и доводили до 17 ложек в день. Затем уменьшали по одной столовой ложке в день. После первого курса советовали месячный перерыв и повторный курс. Её совет казался наивным, но так как других возможностей лечения не было, решили испробовать. Первые дни, когда количество мёда было не велико, прошли хорошо, но дойдя до 10-12 ложек, мёд Лине опротивел. Она всё-таки преодолела отвращение и провела оба курса до конца. Состояние здоровья стало улучшаться: дрожание рук и сердцебиение уменьшились, она стала прибавлять в весе. Семья радовалась. Никакого медицинского объяснения такому лечению нет, но для нас было важно, что состояние Лины пошло на поправку. Правда, до конца жизни она должна была вечером ложиться спать в 10-11 часов, иначе начиналось сердцебиение, продолжавшееся всю ночь. Трудно сказать, помог ли Лине мёд или это был ответ на наши молитвы.
В Валдае кроме нас жила ещё одна финская семья, в окружных деревнях их было больше. Познакомились и с одной русской верующей семьёй. С ними мы больше и общались.
На краю города была маленькая часовня православной церкви. «Смелые» люди ходили туда в Пасху и на Рождество. Вера в Бога была запрещена и осуждалась. Большая церковь в центре города была закрыта, её использовали под склад. Люди скрывали веру глубоко в сердце. Родители не смели признаваться детям, что верят в существование Бога. В некоторых домах иконы были спрятаны за портретами Ленина и Сталина.
Мы читали Библию дома, молились, пели под гитару. Анна или я поясняли труднопонимаемые места. Мы слушали религиозные передачи финского радио. Слышимость была плохая, но если за антенну держались два-три человека, то можно было разобрать речь. Для Тайми по воскресеньям я проводил «воскресную школу».
Мы проводили много времени вместе с семьёй на озере, плавая на парусной лодке, которую я сам смастерил. Заезжали на остров, где в тишине природы было приятно отдохнуть: загорали, купались, собирали ягоды. Три моряка — Тайми, Лина и я — всегда были готовы к плаванию. Иногда к нам присоединялись Мария или школьные подруги Тайми.
Раз, возвращаясь с озера, нас настигла гроза. Поднялся сильный порывистый ветер, сверкала молния. Сняли паруса, я был у руля, Тайми вычерпывала из лодки воду, которую захлёстывали волны. Лина крепко держалась за Таймину подругу: они обе не умели плавать. Если бы волна перевернула лодку, мы могли бы утонуть. У всех отлегло от сердца, когда мы увидели дно! Причалили благополучно.
