Работа на фабрике. Я начал работу на новом месте с ознакомления с фабрикой и рабочими. Их было человек пятьдесят — мужчины и женщины, все заключённые. Из Ленинграда была эвакуирована швейная фабрика с наполовину сшитыми деталями, недокроенными вещами и тюками ткани.
Первой задачей было запустить в действие цех с эвакуированными машинами. Постройка нового цеха была начата, но много ещё не сделано. Я поехал на лошади в лагеря разыскивать строителей, механиков и портных. Найдя подходящих людей, я представлял их фамилии Лебедеву. Их переводили в Нижне-Мошевский лагерь.
Строители достраивали цех, механики ремонтировали швейные машины, портные сортировали недошитые вещи. Был назначен день открытия цеха, но нам удалось начать работу на два месяца раньше. Это имело большое значение — ведь армия нуждалась в одежде.
Когда все цеха приступили к работе, я провёл общее собрание рабочих, где подчеркнул, как важно быть честным, и предостерёг от воровства. Проштрафившихся заключённых будут отсылать на лесоповал и отдавать под суд.
Все знали, что от выполнения нормы зависит хлебный паёк. Среди рабочих были ослабевшие, поэтому надо было организовать работу так, чтобы они получили посильную им работу и отрабатывали свой паёк. Я много времени проводил в цехах, следя за работой каждого. Вскоре я знал, кто на что способен, и соответственно перераспределил работу. Мы работали по конвейерной системе — каждый выполнял одну или две операции. Я объяснил рабочим, что перераспределение работ преследует две цели. Во-первых, сможем производить больше и выполним план, во-вторых, ослабевшие люди смогут выполнить свой дневной план и получат полный паёк хлеба. Большинство понимали это. Я старался помогать им сколько мог, люди чувствовали, что я не только их начальник, но и товарищ по несчастью. Меня на фабрике ценили и любили.
Однажды Лебедев позвонил мне:
— У тебя много работы, но мало хлеба. Цех открыли раньше срока, я назначил тебе премию — две тысячи рублей. За эти деньги можешь получать продукты со склада, там будут вести учёт. Сам можешь регулировать свои расходы. (Ведро картошки тогда стоило 50-100 рублей.)
Помощь пришла в нужное время. Вскоре я отказался от услуг кухни. Мне выдавали сухой паёк и в дополнение я мог купить продукты на складе. На фабрике уборщицей работала семидесятилетняя украинка, заботливая и честная женщина — она стала готовить мне пищу. Позднее и ей разрешили получать сухой паек, она готовила для нас обоих. Хлеб получали из лагеря. По моей просьбе на лето ей дали пропуск свободного хождения, она могла собирать грибы, ягоды и травы, обогащая ими нашу еду.
Утром рабочие приходили на фабрику в сопровождении стражи, вечером их уводили в лагерь — я мог ночевать на фабрике в своём кабинете. Это была большая привилегия. Из моего кабинета одна дверь вела прямо в цех, другая, через охранный пост, — в город.
Вечером мастера цехов представляли отчёты, которые я просматривал и подписывал. Мой рабочий день длился дольше, чем у рабочих. Я был доволен, не страдал от голода, имел тёплое место для ночлега, где мог быть наедине со своими мыслями и с Богом. Только тоска о родных и неведение томили.
Несмотря на скудное питание и тяжёлую работу заключённые были доброжелательные и честные. Но однажды одна портниха, будучи в туалете, увидела сквозь щель, как портной запихивал рубашку под свою одежду. Она сообщила мне об этом. Вечером при выходе контролёры прощупывали заключённых и проверяли их карманы. Я пошел на контрольный пункт и следил за работой контролёра. Подошёл подозреваемый в воровстве мужчина, его проверили и пропустили, но я остановил его и позвал в свой кабинет.
— Что у тебя под одеждой? — спросил я.
— Ничего!
Я попросил его раздеться. Под одеждой нашлась украденная рубашка. Мужчину отправили на лесоповал, как я вначале всех предупреждал. Контролёр получил замечание. Случай был предупредительной мерой для всех. Воровство больше не повторилось. Через несколько месяцев я попросил вернуть того портного на фабрику, зная, что он никогда не станет воровать.
Уже несколько месяцев фабрика выполняла и даже перевыполняла план. Нас хвалили, но это не питало и не согревало людей. Люди были голодные, истощённые, в оборванной одежде. Раз, когда Лебедев приехал проверять работу, я решил попросить картофеля для рабочих. Похвалив их трудолюбие и старание, я рассказал, насколько они истощены и оборваны. Брюки мужчин так износились, что их невозможно латать. Я попросил у Лебедева 500 килограммов картофеля и ткани для ватных брюк. Я обещал, что мы выполним месячный план и сами сошьём брюки.
— Так много картошки! — поморщился Лебедев
— Это немного. На фабрике более двухсот человек, — объяснил я.
Он согласился дать и ткань, и картофель. Это было большой радостью для работающих!
Вспоминается ещё один случай. Приближался конец месяца, план срывался. Мне позвонили из управления, требуя выполнения плана, ругая и угрожая снять с должности. Я ответил, что выполнение плана не зависит от меня, а от рабочих. Рабочий день — шестнадцать часов, большего от них нельзя требовать, но я обещал поговорить с рабочими и дать ответ.
Войдя в цех, я попросил остановить машины. Наступила тишина.
— Товарищи, вы знаете, что у меня есть право брать на работу и отправлять с фабрики, возможно, вы думаете, что я требую от вас выполнения плана, чтобы меня чтили. Хочу, чтобы вы знали — от меня требуют! Сегодня сказали: если план не будет выполнен, меня снимут. От вас зависит, останусь ли вашим руководителем. Поднялась одна женщина и сказала:
— Иди и позвони им, мы сделаем всё, чтобы выполнить план, мы не хотим, чтобы тебя сняли.
— Постараемся, ты должен быть заведующим! — послышался мужской голос.
— Да, мы выполним!
— Не хотим другого заведующего!
Я был тронут. Я знал, что люди работали через силу, я не мог от них ничего требовать. Меня радовало то чувство общности, которое нас соединяло. Вернувшись в кабинет, я позвонил — работники обещали выполнить план!
