Нашу работу приезжали проверять не только из Соликамска, но иногда и представители из Москвы. После окончания войны в 1945 году Лебедев приехал с неким Соловьёвым (если правильно помню фамилию). Ходили по цехам, задавали вопросы о работе. Прежде чем уехать, московский представитель захотел поговорить со мною.
— Ты здесь много сделал. В войну фабрика перевыполняла планы, — начал он. — Я знаком с твоим личным делом и постараюсь сделать всё от меня зависящее, чтобы тебя освободили досрочно.
Короткая встреча, но сколько сил и надежды дали эти слова! Говорили, что Соловьёв хороший и справедливый человек. Он работал в Москве в Центре управления лагерями на высоком посту. Для меня начались дни ожидания. Месяца через три из Москвы пришло извещение: «Вас осудила «тройка НКВД», это решение не отменяется». Опять стало ясно, в чьих руках власть.
Примерно в это же время я узнал от одного заключённого, что Матти Хямяляйнен умер в 1943 году в каменоломне. Эта весть была для меня тяжёлой. В мыслях я перебирал проведённые вместе годы, вместе пережитые страдания. Я вспомнил его депрессию, попытку самоубийства. Этот большой сильный человек просто таял и, наконец, погас, как свеча. Его единственной виной было то, что он родился финном.
Глубокая печаль охватила меня. Был ли кто-то, кто утешал его? Я чувствовал себя виновным, потому, что был ещё жив, а он умер. Вероятно, он так и не узнал о своих родных и чувствовал себя одиноким и заброшенным. Я тоже, уже четыре года, ничего не знал о своей семье. Где моя милая Лина, где доченька? Живы ли они? Война кончилась, но ответа на свои письма я не получал.
«Немцы расстреляли вашу жену»
Наступил ноябрь 1945 года. Я посылал письма Лине и друзьям, надеясь, что хоть одно дойдёт до адресата. Ответа не было. В лагерь привезли нового заключённого, который до ареста работал в Москве в Центральном архиве, где хранились документы осуждённых. Его обвиняли в выдаче архивных материалов, что, конечно, было ложью. Он-то и рассказал, что в картотеке числилось двадцать два миллиона человек и десятки тысяч неотправленных писем ожидали цензуры, так как не хватало работников.
Почему надо было контролировать все письма заключённых? Они не смели писать об истинной жизни в лагере. Лагерники хотели только оповестить родных, что они живы, и узнать о судьбе близких.
Однажды мне пришло письмо. Адрес был написан крупным незнакомым почерком. Письмо было написано на русском языке и начиналось так: «Вы не знаете меня, и я не знаю вас, но я знала вашу жену. Ваше письмо, в котором разыскиваете её, попало в мои руки. Я сожалею, но должна вам сообщить скорбную весть. Немцы расстреляли вашу жену…» У меня не было сил читать дальше. Лину расстреляли!.. Лины больше нет… В моих глазах потемнело, и я свалился на скамейку. Собрав силы, я читал дальше: «…ваша дочка и сестры жены высланы в немецкий концлагерь…»
Казалось, что моя жизнь кончится в тот же миг. Возможно, что доченька тоже умерла, вероятно, она голодала, терпела холод, может, её били. Что она чувствовала, когда узнала о расстреле мамы? Даже если Тайми жива, я никогда не смогу её отыскать. Тысячи всяких мыслей пробегали в голове.
В эти минуты я лишился всего. Не было смысла жить, у меня не было никого, для кого жить. Я запер дверь, лёг и заплакал. Я был готов сразу умереть. Я просил: «Отец Небесный, возьми меня к себе…»
В письме было написано, что немцы убили всех психических больных в Сиворицкой больнице и расстреляли персонал. Лина работала в этой больнице, я должен был верить написанному.
Я плакал так долго, что слёзы кончились. На следующий день слёз не было, безмерная пустота и отчаяние наполнили душу. Я видел смерть тысяч людей, но известие о смерти самого близкого мне человека сбило меня с ног, во мне надломилось всё, что поддерживало жизнь.
Друзья старались успокоить меня тем, что письмо не официальное извещение о смерти — их утешения казались наивными.
Несколько недель спустя я получил подтверждение письму. Кто-то из заключённых получил посылку, продукты были завёрнуты в газету «Ленинградская правда». В газете было крупными буквами написано: «Зверское преступление фашистов в психбольнице имени Кащенко». Немцы действительно убили всех психических больных уколами яда. Персонал принудили приводить больных в кабинет, где врачей заставили делать смертельный укол. Медсестры поддерживали на их глазах умирающих больных и несли их в машины.
В газете писали, что неподалеку от больницы была вырыта общая могила, куда грузовые машины сваливали мёртвых и полумёртвых, затем бульдозер закрыл могилу. Персонал, бывший в тот день на работе, расстреляли.
Случайно попавшая в лагерь газета погасила последнюю надежду: Лина могла быть на работе и её расстреляли с другими работниками больницы. Теперь я знал, что останки Лины где-то там, в земле Сиворицы, а мой прах останется в Нижне-Мошеве.
Тайми для меня навсегда потеряна. Утешения были напрасны. Я всё больше думал о смерти, которая окончит страдания и откроет врата неба, где нет боли, болезни и страданий.
Перед глазами проходила вся моя жизнь: детство, любимые родители, благословение матери, знакомство с Линой, наша короткая счастливая совместная жизнь и эти долгие и жестокие годы разлуки. Мои мысли останавливались и на том, как я осознавал чудесную помощь Бога. Этих случаев было много: наше знакомство с Линой, освобождение после первого ареста, перевод с лесоповала в швейную мастерскую, мешки с мукой… Жизнь была тяжёлой, но всё-таки Бог не покидал меня.
Я размышлял дальше. Жизнь Иисуса Христа, сына Божьего, тоже была не лёгкой. Люди не понимали Его миссии, у него были враги, один из учеников оказался предателем. Жизнь Иисуса кончилась распятием на кресте, смерть была одной из самых мучительных, он принял на себя грехи всего мира. Человеку это трудно понять и представить. Но целью страданий и смерти Христа было искупление человечества.
Мне тридцать два года, моя жизнь скоро кончится. В чём суть моих страданий? Я не находил ответа. Шли недели и месяцы, я работал машинально, часто думал о небе, о мне не известной там жизни, представлял, как там встречусь с Линой. Скорбь, печаль, безразличность подрывали моё здоровье. Наступающая весна и яркое солнце не радовали меня, как раньше.
Они всё-таки живы
В нашем лагере работала уборщицей финка — тётя Ева. Мы, иногда встречаясь, говорили о жизни и о родных. Если никого не было поблизости, переходили на финский язык, чтобы родной язык не забывался. У Евы не было своих детей, а переписка с семьёй сестры прервалась с началом войны.
В 1947 году Ева получила письмо от племянницы и пришла поделиться своей радостью. Из письма выяснилось, что немцы вывезли часть ингерманландцев в Финляндию, но в конце 1944 и в начале 1945 года их вернули в Советский Союз, им не разрешили поселиться в родных местах, а расселили по колхозам Новгородской, Калининской и Ярославской областях. Родственники тёти Евы жили в Новгородской области вблизи Демянска, там же жили семьи Ряттель, Хюппянен, Хималайнен, Карттунен, Карвонен.
Теперь стало ясно, почему никто не ответил на мои письма, — они не жили в прежних местах. Когда мы с Евой расставались, я сказал ей: «Ты назвала семью Карттунен, ты случайно не знаешь их имён? Девичья фамилия моей жены Карттунен. Может, родственники?» Ева не знала имён, но обещала в следующем письме спросить. Я думал: вряд ли это сестры Лины, ведь Карттунен довольно распространённая фамилия в Ингрии.
Через два-три месяца после нашей беседы Ева подошла ко мне и шепнула:
— В Демянске живут Анна, Мария и Лина Карттунен, у Лины дочка Тайми.
— Что ты сказала? Услышал ли я правильно? Лина и Тайми живут в Демянске? — спросил я, недоумевая.
Сердце замерло, мне стало плохо.
— Тебе плохо? Нужна помощь? — спросила Ева, заметив пот и бледность на моём лице.
— Нет! Моя милая Лина воскресла из мёртвых!
Ева знала о письме, о том, что моя жена расстреляна, но не знала её имени. Нет, в этот момент я не нуждался в помощи. Помощь уже пришла от Бога, только так неожиданно, что я не выдержал. У Него были свои пути для восстановления связи между мною и семьёй.
Вечером я написал письмо Лине, Ева — своим родственникам. Мы положили оба письма в один конверт, Ева написала адрес, а я отослал письмо вне лагеря, надеясь, что оно быстрее дойдёт до адресата.
В последующие дни моё настроение поднялось, я ободрился. Я ещё не знал, как Лина убереглась от расстрела, но это не имело значения. Важно, что Лина жива. Я с нетерпением ждал от неё письма. Мне опять вспомнилось видение в землянке, когда с неба спустился пучок света на мою грудь.