Наступило утро. Как обычно, отбой, миска похлёбки, кусок хлеба и колокол уже призывал на сбор. Всё оставалось по-прежнему, хотя вчера я слышал внутренний голос: «Ты последний раз перелезаешь эту сосну». Был ли это голос Бога? Мы стояли по бригадам, готовые отправиться. Пришел охранник и громко спросил:
— Есть среди вас портные?
Никто не отозвался. Он повторил свой вопрос, я решил откликнуться.
— Ты портной?
— Не могу сказать, что портной, но в молодости год учился этому делу.
— Оставайся в лагере, не ходи в лес!
Услышав это, Матти обнял меня и сказал: «Теперь я знаю, почему Бог раньше не ответил на твою молитву. Ты должен был спасти меня от самоубийства».
Моё сердце билось от радости и напряжения. Какую пошивочную работу от меня потребуют? Справлюсь ли я? Размышляя, я понял — Бог не забыл меня, хотя мне иногда так казалось. Он любит меня и Матти и заботится о нас. Спокойствие и благодарность наполнили сердце.
Днём меня вызвали к начальнику лагеря Поповичу. На его вопрос, портной ли я, я ответил, что обучался портновскому делу, но не работал и спросил, что должен шить. Начальник показал шинель, которая была ему слишком велика, и попросил перешить по его размерам. Я полагал, что справлюсь с такой работой, но мне требовалась швейная машинка.
Меня повели на квартиру Поповича, откуда-то принесли старую швейную машинку, но она не шила. Начал ремонтировать, на что ушло два дня, но мне некуда было спешить. Я работал в тёплой комнате, и работа была лёгкая. Мне требовался утюг, но утюга не нашли. Тогда я взял кусок рельса, обработал края напильником, зашлифовал — получился отличный утюг.
Затем я распорол шинель, почистил, отпарил и сметал снова по размерам начальника. До примерки я не осмелился отрезать лишние края. Шинель сидела на Поповиче хорошо, осталось только немного приподнять на груди, чтобы придать стройность. Когда шинель была готова, я отгладил её и натёр до блеска медные пуговицы. Начальник был доволен, довольным остался и я — первая работа удалась.
Попович дал мне ещё кое-что перешить и починить. Я работал с радостью. Хорошо сидевшая шинель привлекла внимание начальника Кокоринских лагерей Ростова.
— Где достал? — спросил он у Поповича.
— Да у меня в лагере человек, который её переделал. Ростов послал мне свою шинель для перелицовки. С лицевой
стороны шинель была изношена, но из толстого сукна и сшита хорошим мастером. Я распорол её на куски, отпарив их, снял выкройки. Они могли мне в будущем пригодиться. Потом перелицевал шинель. Ткань была настолько толстая, что некоторые швы пришлось шить вручную. Ростов остался доволен обновлённой шинелью.
Я работал на квартире Поповича. Утром и вечером ел в лагере, днём меня кормила жена Поповича. Пища, конечно, была намного лучше лагерной. Я окреп и боялся, что снова отправят на лесоповал, когда пошивочная работа кончится.
В швейной мастерской Кокорина
Я провёл два дня в лагере без работы, затем меня позвали к начальнику Кокоринских лагерей, к Ростову. Он спросил о моей работе до ареста, не касаясь причин ареста. Перед ним было моё личное дело, с которым он, вероятно, ознакомился. В конце нашей короткой встречи он объявил, что решено выделить помещение для швейной мастерской, где я буду работать. Конечно, я был рад. Меня провели к землянке, в которой в нерабочее время хранились рабочие инструменты: топоры, пилы, ножи, чтобы заключённые не могли повредить себя и других. Землянка была построена из брёвен с одним окном и находилась на территории лагеря. Там стоял стол, на нем швейная машинка. Мне разрешили ночевать в этой землянке. В тех условиях это было роскошью.
Я был счастлив и благодарен Богу. Я уверен, что портновская работа спасла мне жизнь. Если бы я оставался на лесоповале, вряд ли я выжил. Никто никогда не узнал бы о моей жизни в лагере.
Я сшил несколько шинелей из привезённых из Соликамска тканей. Мне пригодились выкройки, снятые с шинели Ростова. Я шил брюки, гимнастёрки, рубашки и одежду для членов семьи начальства. Прибавилась работа и рос опыт.
Вначале я спал на полу землянки, потом смастерил подставку из досок, которую на ночь поднимал на стол, а на день ставил к стене. Я соорудил железную печку, которая давала тепло, и на ней варил чай. В этой землянке я жил больше года. Я рано поднимался и поздно ложился, но работы было так много, что я не справлялся с ней. Была нужда в дополнительных рабочих.
В лагерь привезли поляков, среди которых нашлись двое портных. Ростов разрешил взять их в мастерскую, шили втроём, и работа продвигалась быстрее.
Шла война, пайки хлеба уменьшились, суп стал ещё жиже. Вообще снабжение лагерей ухудшилось. Одежда и обувь износились. Люди ходили в лохмотьях и дырявых ботинках.
Начальник лагеря решил организовать починку одежды. Он приказал найти среди заключённых людей, которые умели бы держать иголку в руках. Починка одежды заключённых не требовала большого умения.
Поскольку у заключённых была только одна пара верхней одежды, то чинить приходилось вечером и ночью. Приходя с работы, люди снимали рваную одежду, и бригадир приносил её в швейную мастерскую. Одежду чинили и утром возвращали. Фуфайки и брюки часто были столь мокрые и промёрзшие, что приходилось их оттаивать и сушить у печки, только после этого можно было чинить. Наша маленькая швейная работала днём и ночью: у меня не было возможности выспаться, я очень уставал. Добавили ещё работников, но в землянке стало настолько тесно, что невозможно было работать. Нам выделили дополнительное помещение в бараке.
Я относился к работникам, как к сострадальцам. Приходя работать в швейную мастерскую, все они были слабые, но атмосфера в мастерской была дружелюбная, мы старались помогать тем, кто не в силах выполнить норму. Сам я очень уставал — проверка и учёт требовали много времени, на мне лежала большая ответственность, а главное, я не высыпался. Однако в тех условиях это был наилучший вариант.
