В лагерях Урала насчитывалось восемьдесят шесть тысяч заключённых. У лагерей было двойное управление. Высший контроль и право распоряжения имело НКВД, начальником которого был Райзман. Кроме того, было управление, отвечающее за практическую деятельность, во главе с Лебедевым (если правильно помню его фамилию).
Представители НКВД приезжали контролировать лагеря и давали руководству свои распоряжения. Соликамскому управлению лагерей подчинялись десятки мужских и женских лагерей: каменоломни, шахты, лесозаготовки, швейные фабрики.
Большие лесные массивы были разделены на пункты, в каждом работало до тысячи человек. У каждого была своя территория, своё начальство. В лесозаготовительных лагерях рубку начинали непосредственно в лагере и продвигались соответственно лесоповалу. Иногда приходилось ходить на работу за четыре-пять километров. Началом рабочего дня считалось время, когда заключённые прибывали на место работы. Рабочий день продолжался двенадцать часов, но, учитывая время, затраченное на дорогу, день был 14-15 часов.
Тяжёлая ручная работа, глубокий снег и мороз истощали силы. К концу рабочего дня люди падали в снег, не было сил идти в барак. Некоторые умирали там, в лесу. Не разрешалось оставлять людей в лесу или на дороге, поэтому за колонной заключённых плелась лошадь с санями, куда поднимали умерших и обессиленных.
Часть заключённых не имела права переписки, остальным разрешали писать шесть писем в год. Все письма проходили через контроль НКВД. Надо было хорошо продумать, о чём и как писать. «Неугодные» письма никогда не доходили до адресата. Иногда письма шли два-три месяца. Почему ограничивали переписку, я не знаю, возможно, работники не успевали контролировать, ведь заключённых было десятки тысяч.
Путь в Пронькино
Перевод заключённых из бумажного комбината на лесоповал в Пронькино был в конце зимы 1939 года. Нас разбудили рано утром, приказали взять вещи и положить на сани, а самим идти пешком. До пункта назначения было километров сорок. Утро очень холодное. Шли по лесным дорогам и через поля с особенно глубокими сугробами. Пищи с собой нам не дали. Восемьдесят человек шли, падали, поднимались, снова падали. Когда люди совсем уставали — отдыхали. Некоторых приходилось поднимать на сани. Охранники ехали на санях поочерёдно.
Дошли до назначенного места ночью. Лагерь состоял из нескольких больших бараков. Нас направили в один из них. Стёкла в окнах были выбиты, нар не было, земляной пол. В середине барака стояла печка, но, когда её затопили, она начала таять и превратилась в кучу глины.
До смерти уставшие люди просто падали на мёрзлый пол и засыпали. Многие утром не поднялись. Матти, я и ещё несколько мужчин держались группой и старались поддерживать друг друга. Мы понимали, что сон может оказаться роковым. Подстелили, что у нас было, и тесно прижались друг к другу. Вскоре проснулись от холода: так дрожали, что зубы стучали. Мы заставляли друг друга бегать по бараку, чтобы хоть чуть согреться, и легли снова. Утром встали уставшими, не выспавшимися, голодными. К счастью, в тот день не надо было идти на работу.
Жизнь и работа в Пронькино
Пошли знакомиться с лагерем. Я нашёл большую ржавую бочку — из неё можно было сделать печку. Разыскали жесть. В мастерской, где точили топоры и пилы, нам дали инструменты и мы сделали трубу. Печка-времянка была готова и стала давать тепло. Но через незастеклённые открытые окна тепло выходило наружу. На территории лагеря не нашлось ничего, чем закрыть окна.
На следующее утро в пять часов нас разбудил бой по металлической бочке. Дежурный кричал: «Вставай на работу!» Нам дали миску какой-то похлёбки и 800 граммов хлеба, что составило и наш обед. Вечером, когда мы вернулись в лагерь, нам дали «суп» — тёплую жидкость с несколькими кусочками картошки и капусты. Думали, что такая пища достаточна для лесорубов.
В первый рабочий день, возвращаясь из леса, каждый нёс еловый лапник, которым закрыли оконные отверстия. Ветер не продувал так сильно, в бараке стало теплее. Позже нам дали досок и мы заколотили окна.
Удивительно, почему начальство относилось к заключённым безразлично, почему привезённые в лагерь должны были умирать от переохлаждения? Они принесли бы больше пользы, если бы о них немного позаботились. Начальство не думало о целесообразности и о выгодности, не говоря о человечности.
Через пару недель нас, новоприбывших, распределили по разным бригадам и баракам. Начальство боялось дружеских отношений между заключёнными. Оно считало: когда люди не доверяли друг другу, они не могли планировать побеги. Попытки побегов были редкостью.
Валить лес вручную тяжело. Люди проваливались в снег по пояс. Механических пил не было, пилили двуручными пилами попарно. Пни оставались высокими, так как слой снега был толщиной 80-100 сантиметров и иногда сильно затвердевший. Сваленные деревья надо было очистить от сучьев, распилить на брёвна и сложить в штабеля. Бригадир на основании толщины и длины брёвен рассчитывал, сколько кубометров пара лесорубов свалила за день, учитывалась и глубина снега и порода деревьев. Если норма не выполнялась, хлебный паёк урезался. В лагере не придерживались логики. Людям, которые из-за истощения не могли выполнить норму, ещё уменьшали хлебный паёк, вместо того чтобы прибавить! В тюрьме действуют законы наказания, а не законы логики.
Летом работать было легче. Если вырубка шла далеко от лагеря, в лесу устанавливали большие палатки для ночлега. Это экономило силы и время, кроме того, заключённые лакомились грибами и ягодами. В уральских лесах много грибов и ягод. Проблема была только в том, что заключённым не разрешалось переходить через отмеченную линию, охранник мог застрелить без предупреждения.
Раз я был свидетелем того, как охранник взял у заключённого топор, сделал на дереве отметку и бросил топор за отмеченную линию. Когда заключенный переступил отмеченную линию, чтобы взять топор, охранник застрелил его. Никакого расследования не было. Факт, что мёртвый заключённый лежал за чертой линии, был достаточным подтверждением попытки убежать. За предотвращение побега охранников премировали выходными днями.
Заключённые работали все дни недели, включая и воскресенье. Только день 1 мая и 7 ноября были выходными. Молодые и привыкшие к физической работе люди выдерживали на лесоповале дольше, если не заражались какой-нибудь инфекцией, люди постарше и не привыкшие к тяжелой работе — врачи, учителя, писатели, учёные, артисты, — погибали через два-три месяца.
Безнадёжность и невыносимые страдания вызывали депрессию. Многие кончали жизнь самоубийством. Они собирали кусочки проволоки, концы верёвок и вешались прямо в лесу, там, где работали. За попытку самоубийства наказывали сурово — сажали в карцер и к сроку отбывания добавляли два-три года. Очень строго наказывали и тех, кто оказывал им помощь. Некоторые, в надежде освободиться от лесных работ, отрубали себе пальцы или даже руку. Если не удавалось доказать, что это несчастный случай, людей наказывали тем, что не завязывали ран, и человек истекал кровью.
Смерть в лагере — ежедневный гость. Зимой умирало больше, летом меньше. В первые месяцы гибель товарища по судьбе действовала на меня очень сильно. Я поневоле думал о том, что умерший не вернётся домой, близкие даже не могут похоронить его, возможно, не узнают о его смерти. Я скорбел. Позже, когда каждый день умирали десятки, мои чувства притупились. Эта была неизбежная действительность.
Выжить в этих условиях можно было, только не думая о будущем, не задавая вопрос: «Почему?» Надо было сосредоточиться на проблемах текущего дня. С приходом весны мы обнаружили, что можем высушить мох и положить на нары, чтобы исхудалому телу было мягче и теплее. Некоторые клали мох даже под рубашку для тепла.
Безобидные шутки приносили облегчение в нашу безрадостную жизнь. Однажды вечером я сварил чай из лесных трав и известил: «Чай готов, только сахара нет!»
— Сахара вдоволь, — послышался голос.
Мужчина принёс к столу маленький кусочек сахара и объявил:
— Сегодня будем пить чай не внакладку, а внаглядку!
Он повесил кусочек над столом. Мы смотрели на сахар и пили чай, казавшийся сладким. Вошедший охранник и тот улыбнулся. В этот вечер все мы чувствовали себя счастливыми.