После нескольких часов пребывания в подвале, нас повели к какому-то начальнику. Проверив наши фамилии, он взял бумагу и начал читать приговор тройки.
— Обвиняемый Тоги Иван (Иоханнес) за шпионаж, измену Родине, нарушение государственной границы, за создание антисоветской группы и за деятельность против советской власти, приговорён к лишению свободы сроком на десять лет с отбыванием наказания в трудовом лагере. Обвиняемый не признал себя виновным, но его деятельность разоблачена показаниями Вилланена Адама, Раски Юхо и другими лицами. Фамилии «других» даже не упоминались.
— Ты понял?
— То, что вы прочитали, я понял, но того, почему невинного человека наказывают десятью годами заключения, не понимаю.
— Отсидишь десять лет, так поймёшь!
Следовало чтение приговора Вилланену Адаму, которого осудили также на десять лет. В приговоре значилось «признал себя виновным». Раски Юхо был осуждён на восемь лет. Он удивился, почему ему дали восемь, а его товарищам по десять лет. В ответ чиновник крикнул: «Что? Получил слишком мало? Можем прибавить!»
Приговоры были объявлены. Обжаловать их не было никакой возможности. Надо было смириться с судьбой и приспособиться. Адам был мягкого характера, старше нас, он совсем надломился. Он плакал и повторял: «Десять лет… десять лет…». Я старался быть спокойным, хотя внутри всё бушевало. Я скрывал свою боль, не плакал, хотел быть «мужчиной», надеясь поддержать друзей.
Последнее свидание с Линой
После объявления приговора через пару дней мне сказали, что я могу встретиться с женой. Мне разрешили написать письмо и сообщить о дне свидания. До этого времени переписка и посылки не дозволялись. Я написал короткое письмо, в котором сообщил, что меня осудили на десять лет и просил привезти мне зимнюю одежду. О пережитом нельзя было писать, поскольку все письма проходили через цензуру.
Наступил день свидания. Лина приехала в Кресты, зарегистрировалась и отдала чемодан с одеждой.
В помещении для свидания стояли два барьера высотой в полтора метра, расстояние между ними — метра три. Заключённые стояли за одним барьером, посетители — за другим, в обоих концах были охранники.
Заключённых было человек тридцать. Впустили посетителей, каждый искал глазами своего родственника и, найдя, старался протиснуться к нему поближе. Мгновенно помещение наполнилось окликами и плачем, который превратился в крик. Каждый старался что-то сказать своему близкому человеку. Но невозможно что-то расслышать, когда десятки взволнованных людей говорят все сразу. Свидание продолжалось пятнадцать минут, заключённых увели. Стон и женский вопль сопровождал нас.
Я ждал этого свидания, я обдумал, что скажу Лине. Когда двери открылись, я сразу увидел входящую Лину с Тайми на руках и окликнул её. Ей удалось протиснуться и стать почти напротив меня. Мы старались что-то сказать друг другу, но из-за крика и волнения, ничего существенного не сказали. Хотя я сильно изменился, Тайми узнала меня и протянула свои руки через барьер: «Папа, папа, возьми…» Сразу приблизился охранник, что-то крикнув, толкнул руки девочки за барьер. Между нами было, по крайней мере три метра, девочка не дотянулась бы до меня.
Всё было как плохой сон. Душераздирающие пятнадцать минут! Мои любимые были так близко, но я не мог взять доченьку на руки и не мог обнять Лину! Увижу ли я их когда-нибудь? Душевно я был сломлен. Я плакал и плакал, плакал безутешно, как ребёнок. В тот момент я не хотел выглядеть мужчиной.
Помалу плач сменился внутренним спокойствием. Я вспомнил пророческие слова Евы Хумала: «Этот ребёнок принадлежит Богу, он проведёт его по тяжким путям, но даст силы». Божий мир, который превыше всякого ума (Фил.4:7) наполнил меня. Слова Иисуса «Мир оставляю вам, мир мой даю вам: не так как мир даёт. Да не смущается сердце ваше и да не устрашается» превратились для меня в реальность. Внешне ничто не изменилось, но я получил силы пережить этот день.
Назавтра мне передали привезённый Линой чемодан с одеждой. Зимнее пальто, валенки, две пары шерстяных носков, зимняя шапка, шарф, свитер — эта одежда спасла меня и моего друга по несчастью Матти от замерзания в первую зиму на Урале.
После провозглашения приговора я находился в Крестах недели три. Меня переселили в другую камеру, где я встретил людей из своей деревни, даже наш сосед Оскар Паюнен был там. Все — простые обыкновенные люди: рабочие, рыбаки, крестьяне, большинство по национальности — финны.
В пересыльной тюрьме
Осуждённые ожидали отправления в трудовые лагеря. Каждую неделю из пересыльной тюрьмы уходили эшелоны с заключенными на север или на восток, туда, где требовалась рабочая сила. В этой тюрьме были люди разных национальностей, разных специальностей, многие с высшим образованием — врачи, учителя, инженеры, писатели, учёные. Всех их объединяло одно — они были осуждены по выдуманным обвинениям, по статье 58. Там я встретил и дядю Фрола.
— Иоханнес, ты опять в тюрьме? — спросил он, когда мы встретились. Мы надеялись попасть в один лагерь, но его послали в лагерь инвалидов, поскольку на его правой руке не было трёх пальцев.
Там я познакомился с молодым мужчиной, который сидел на полу, поддерживая голову руками, и постоянно повторял по-фински: «Не понимаю, ничего не понимаю…» — и глубоко вздыхал. Раз я тронул его за плечо и сказал по-фински: «Что с тобой?» Он вздрогнул, как бы проснулся от сна и начал рассказывать свою историю. Его звали Микко Виртанен, он был гражданином Финляндии, идейным коммунистом. Пропагандируя свои взгляды в Финляндии, он нарушил какой-то закон, его ожидало наказание. По его словам, там преследовали людей за политические взгляды. Он просил разрешения переехать в Советский Союз и получили его. Он был счастлив, что может поехать к единомышленникам и жить в свободной стране. Финские власти передали его пограничникам. Дальше пробираться было трудно. На границе его многократно допрашивали о причине прибытия, через несколько дней пропустили в страну. Он направился прямо в ЦК коммунистической партии Ленинграда, представился, рассказав о причине приезда. Его встретили хорошо, устроили на работу, но через пару месяцев арестовали как финского шпиона. Его осудили на десять лет заключения в трудовых лагерях. Никакой возможности вернуться в Финляндию не было.
— Не понимаю, совсем ничего не понимаю, — повторял он в отчаянии.
Действительно, никто не понимал такой политики.
Микко был одним из тысяч легковерных людей — американских и «красных» финнов, которые переселились в Советский Союз, надеясь в справедливом государстве найти работу и лучшие условия жизни. Они верили пропаганде, но им пришлось разочароваться: их арестовывали, высылали в лагеря, как и ингерманландских финнов. Возвращение и выезд обратно были запрещены.
Конец ноября 1938 года. Настала моя очередь отправиться в путь. Мы стояли на дворе тюрьмы, ожидая машины, которая отвозила заключённых к поезду. Вдруг назвали мою фамилию и приказали идти в контору. «Что случилось? Что теперь? Вряд ли что-то хорошее», — подумал я. Мне протянули посылку от Лины, посланную из Луги. Она содержала сахар, сухари, сушёное мясо. Посылка прибыла в последний момент. Тогда я ещё не знал, насколько необходимой она окажется в долгом пути. От всего сердца я благодарил Лину, свою дорогую жену, которая использовала все возможности. В пересыльную тюрьму не принимали передач, но если посылка была послана почтой в сотне километров от Ленинграда, её принимали и давали заключённому. Узнав об этом, Лина поехала в Лугу и оттуда выслала передачу. Бог позаботился о том, чтобы посылка прибыла вовремя. В Псалме 92:17 сказано: «Если бы не Господь был мне помощником, вскоре вселилась бы душа моя в страну молчания».
Эшелон движется к Уралу
Сотни людей ожидали посадки на поезд, состоящий из 30-40 вагонов, в нескольких сот метров от тюрьмы. Заключённых подвозили к поезду на машине, не желая показывать их горожанам и боясь побегов.
Товарные вагоны были специально приспособлены для перевозки заключённых. В обеих концах вагона стояли трёхэтажные нары, скамеек не было. Высоко по обеим сторонам двери маленькие зарешеченные окна. Даже голова человека не пролезла бы в окно. В середине вагона стояла железная печка-буржуйка, а у стены, напротив двери, в полу была дыра, размером в двадцать-двадцать пять сантиметров, служившая туалетом.
Посадка закончилась. Дверь захлопнули и повесили замок. Поезд дёрнулся, колёса заскрипели и состав медленно двинулся куда-то. Никто из нас не знал, куда и где конечный пункт.
Ленинград остался позади… Там где-то остались дом, семья, дети, отцы, матери, друзья — всё, что человеку дорого. Впереди — долгая разлука, жестокость, принудительная работа, голод, холод и, возможно, смерть.
В первую ночь в вагоне едва ли кто спал. Скорбь, страх, холод отгоняли сон. Первые два дня мы были без пищи и тёплой воды. Люди дрожали от холода, многие не имели зимней одежды. Одним из таких был Матти Хямяляйнен. Я отдал ему всё тёплое, что не было надето на мне. Из-под дверей и окон дул холодный ветер, даже снег пробивался в вагон. Буржуйка давала мало тепла, да и топливо быстро кончалось. На протяжении всего пути его давали мало и редко. Часто человеческие тела служили единственным источником тепла.
Пол вокруг дыры, служившей туалетом, превратился в каток. Невозможно было направить струю мочи в маленькое отверстие, когда вагон бросало из стороны в сторону. Ещё труднее было справляться с другой нуждой. После того как несколько мужчин упали на скользкий пол, что вначале вызвало громкий смех, потом приседающего стали придерживать за плечи с обеих сторон.
С третьего дня нам стали давать дважды в день кусок мокрого хлеба и немного похлёбки. Не хватало питьевой воды, а жажду труднее переносить, чем голод. Баки для воды были слишком малы. Часто поезд стоял, но запасы воды не пополнялись. Я не столько страдал от голода, сколько от жажды. Голод я утолял, отламывая маленькие кусочки сухариков.
Люди в вагоне мало разговаривали между собой, они были подавлены и угрюмы. Пережитое и тёмное будущее угнетало их. Дни и ночи, ночи и дни. В тёмное время года в вагоне без окон трудно было понять, было ли утро или вечер. Дни перепутались, казалось, что время стоит.
В конце декабря мы прибыли в Соликамск — город на северном Урале в Пермской области. Сорок два градуса мороза! Поездка продолжалась более месяца. Нас оставили в вагонах ещё на два дня. Затем началась разгрузка. Двери вагона открыли, две доски послужили лестницей. Заключённые должны были по одному спускаться по ним и приседать в снег в указанном месте. Голову следовало держать между колен, за поднятие головы грозил расстрел. Эти предосторожности якобы предотвращали побеги. Но какой тут побег!? Вокруг охранники с ружьем и собаками! Люди настолько ослабели, что некоторые были не в силах выйти из вагона без посторонней помощи.
В нашем вагоне по дороге никто не умер, но в других вагонах были мёртвые. Охранники просто выбрасывали их из вагонов. По всей уральской железной дороге лежат останки многих заключённых. Никто не знает их имён. Родственники никогда не узнают место их последнего пристанища.
Разгружали по десять вагонов. Люди первых вагонов коченели в снегу. Когда прозвучал приказ встать — многие не двинулись с места: они замёрзли. Не могу сказать, сколько мы были в сугробах, но, казалось, что долго. Затем нас построили в колонну по четыре человека в ряд и мы зашагали в лагерь, находившийся в километре от станции. Не знаю, что стало с теми, кто остался в снегу. Выстрелов мы не слышали, видели, что некоторых везли на санях.
Мы с Матти шагали рядом. Я дал ему мешок с остатками сухарей, сам нёс чемодан с одеждой. По краям колонны шагали охранники с собаками. Мы — усталые, голодные, замершие — шагали, не зная, что ждёт впереди: не было сил думать о будущем, даже о завтрашнем дне.
Не подскажете как можно связаться с семьей Тоги? Очень вероятно что он был знаком с моим прадедом, хотя в книге это не упоминается.